Пролог
И пал молот... (And Hammer Falls)

Ватикан, декабрь 1484 г.
В скрипториуме Папской Библиотеки царил сумрак. Пряный запах пергамента и горький запах чернил, царящий в нем успокаивал брата Вильфредо, когда он дожидался прихода михайлинца. Ему хотелось зажечь свечи и заняться любимым делом – переписыванием. Он любил книги, любил листать их перед тем, как сесть за свое привычное место, взять в руки перо или стило. Каждую фразу, которую он наносил на бумагу, он несколько раз проговаривал, так, что она становилась частью его, а он – частью ее, полностью погружаясь в запечатленные в пергаменте мысли автора. Память брата Вильфредо была идеальной, несмотря на его почтенный возраст – старому библиотекарю уже перевалило за семьдесят. Достаточно было ему бросить взгляд на написанное, чтобы запомнить его в точности вплоть до знаков препинания. Сейчас от этой его способности зависели жизни других людей, многих людей, которые сейчас живут, не подозревая над нависшей над ними страшной опасности. Опасность заключалась в том документе, который случайно попался на глаза Вильфредо в Папской Канцелярии, и содержание которого он должен был передать одному из рыцарей Ордена святого Архангела Михаила.
Скрипториум он знал наизусть, и даже в кромешном мраке знал, где что лежит. Вон в тех клетях аккуратными стопками сложены книги греческих авторов. Вон та книга с красивым кожаным переплетом синего цвета и с выпуклыми вставками на корешке – это Аристотель. А вон там, завернутые в шелк, драгоценные копии Фалеса и Гераклита. В следующей клети – Рим. Сверху лежит истрепанный том Сенеки, его оставил брат переписчик, который снимал с него копию. А вот там дальше лежат труды отцов церкви, которые ждут, чтобы их переписали, и копии отправили в другие страны. В центре на столе неровными стопками стоят только что прибывшие книги. Часть из них взята папскими легатами в монастырях, их вернут после того, как переписчики снимут с них копии. А часть написана здесь, в Ватикане святыми учеными-теологами – они ждут братьев богословов, которые должны прочесть их и определить – место их в библиотеке, или в глубоком подземном книгохранилище, куда отправляли книги, которые считали несвоевременными. А еще часть с огромным трудом доставлена с Востока – они ждут братьев переводчиков. Рядом со столом пюпитр, а под ним – ящичек с перьями и свинцовыми карандашами, которыми перед тем, как рисовать, готовили контуры. Небольшая полка над ним – там лежать аккуратно составленные словари языков, многие из которых уже давно мертвы.
- Вильфредо! – прошептали знакомым голосом в темноте. – Брат Вильфредо, вы здесь?
- Отец Уильям? – в ответ прошептал тот? – Да. За вами не было слежки? Кардинал Ровере наполнил Рим своими агентами.
- Не волнуйтесь, брат Вильфредо. Я немного поработал над памятью того агента, который за мной следил. Тут никого нет, кроме нас. – ответил голос. Затем шепотом что-то произнесли на латыни с великолепным произношением, выдававшем университетское образование говорившего. В скрипториуме вспыхнул яркий свет, который излучала небольшая серебристая сфера, висевшая под потолком, словно маленькая луна.
- Никак не могу привыкнуть к вашей привычке пользоваться магией. – брат Вильфредо вышел из тени, и принял в свои объятия высокого священника в белой рыцарской рясе, перехваченной кушаком, с алым крестом на груди. – Как я рад видеть вас, отец Уильям, в добром здравии.
Михайлинец был высок ростом, кряжист, а его ряса скрадывала бугристые мускулы профессионального солдата, который участвовал в освобождении Гроба Господня. Аккуратно выбритая тонзура создавала впечатление продолжения высокого лба, окруженного венчиком седых, немного растрепанных, волос. Четкие аристократичные черты лица, орлиный нос и широко расставленные карие глаза позволяли заподозрить благородное происхождение, как и длинные сильные пальцы рук. Отец Уильям также носил короткую бородку, придававшую его круглому лицу удлиненную форму, и усы, в которых часто скрывалась насмешливая улыбка.
- Как только я услышал о том, что у вас есть срочное дело, я немедленно воспользовался Папскими Вратами в подвале Базилики Святого Петра. Надеюсь, Папа не будет возражать против этого. - священник весело рассмеялся.
- Вы немного отстали от жизни, отец Уильям. Новый Папа – не более чем марионетка в руках кардинала Джулиано Ровере, а он ненавидит вас, и я боюсь, что он даже настоит на разрушении Базилики и возведении нового храма, где, как он выражается, не будет ни капли магии. Так что если кто-то узнает, что вы пользовались Папскими Вратами, вам прямая дорога на костер.
Отец Уильям сел на небольшой табурет, и задумчиво подпер щеку рукой.
- Вот как… Я считал Джованни хорошим человеком.
- Он и есть хороший. Но он очень мягок, и в руках Джулиано – не более чем мокрая глина. И я уверен, что эту злосчастную энциклику Джованни писал под его диктовку. К тому же я подозреваю, что Джулиано – тоже колдун, и как-то подчинил себе Папу.
- М-да. Если и так, то это подвластие, вероятнее всего. Это одно из тех интуитивных чар, которое может использовать даже необученный маг. – отец Уильям озабоченно почесал бородку. - Что ж, очень часто бывало, что наибольшие гонители магии сами обладали Даром, и гораздо большим, чем те, кого они пытались уничтожить.
- А теперь они смогут это сделать. – беспокойно сказал Вильфредо. – Джованни написал энциклику, в которой дает разрешение инквизиции делать все для искоренения волшебства. А этого только и ждут Custodes, они уже давно готовы ударить по всем поселкам волшебников.
Отец Уильям побарабанил пальцами по столешнице, а потом достал из кушака небольшой мешочек, из которого вытряхнул восемь небольших полупрозрачных кубиков из кварца. Брат Вильфредо с любопытством наклонился, рассматривая идеальной формы грани, на которых угадывался какой-то причудливый узор. Между тем, рыцарь расставил кубики крестообразной фигурой - четыре кубика в центре, и четыре – по сторонам света.
- А что это? – с любопытством спросил Вильфредо. – Я такого еще не видел.
- Это хрустальные кубики. Их не касалась рука мастера, я вырастил их в реторте, из расплава, который приготовил из кварцевой крошки.
- Это нужно… ну, для волшебства?
- И для него тоже, - весело сказал отец Уильям. – Но сейчас они понадобятся нам для того, чтобы сделать с твоей идеальной памяти копию. Ты ведь в точности помнишь энциклику?
- Конечно. – с гордостью сказал брат Вильфредо. – Мне достаточно одного взгляда, чтобы запомнить все. Но мне нужно час или около того, чтобы восстановить ее в точности.
- А этого часа, к сожалению, у нас нет. – подхватил рыцарь. – Поэтому сейчас мы создадим дубльдум из подручных материалов, и у нас будет точная копия твоего воспоминания.
Он открыл ящичек с письменными принадлежностями, стоявший рядом с пюпитром переписчика, и перебрал лежавшие там предметы, бормоча: «медь, медь, железо… какая медь, мне нужно серебро». Наконец с победным воплем он извлек из ящичка драгоценное серебряное стило, украшенное греческим орнаментом.
- Можно было воспользоваться и медью, но медь плохо резонирует с человеческими мыслями и запись была бы смазанная. – пояснил Уильям.
Брат Вильфредо во все глаза зачарованно следил за действиями своего друга-волшебника. Он никогда не видел, как работает настоящий маг, и почему-то считал, что для этого нужно чертить круги солью, рисовать тайные пентаграммы и вызывать каких-то потусторонних существ. То же, что происходило на его глазах, было значительно интереснее и даже понятнее. Отец Уильям тем временем извлек из рукава тонкую черную палочку, больше похожую на указку, и коснулся ею первого кубика в верхнем левом углу центрального квадрата.
- Primo, - кубик при этом вспыхнул мягким золотистым светом. Потом он, поочередно в направлении часовой стрелки коснулся остальных трех кубиков в центре – Secunde, Tertio, Quarto.
Теперь в центре выложенной им фигуры полыхал золотистый огонь, похожий на мягкий свет огня в камине, но не дающий тепла. Потом он начал касаться кубиков вовне: - Quinte, Sexte, Septime, Octave. Теперь палочка нам больше не нужна. – весело сказал он, и вернул палочку обратно в рукав. – Теперь мы назначим стороны света и четыре элемента. Он коснулся кубика, который символизировал север, и сказал:
- Север. – Кубик изменил свой цвет на ярко-голубой. Потом он поочередно коснулся остальных кубиков, называя стороны света. – Восток (кубик стал ярко-желтым), Юг (ярко-красным) и Запад (ярко-зеленым). – после этого он, поочередно касаясь кубиков в центре, начиная снова от левого верхнего, назвал – Огонь (ярко-оранжевый), Вода (темно-синий), Земля (ярко-коричневый) и Воздух (белый).
Теперь на столе полыхал ярким светом равносторонний крест, словно сложенный из драгоценных камней, которые светятся сами по себе. Отец Уильям положил серебряное стило на центральные кубики, и поднял руки над ним. Закрыл глаза, концентрируясь, и торжественным голосом начал говорить:

Ad te levavi animam meam, Deus meus, in te confido. Prope est Dominus omnibus invocantibus eum omnibus qui invocant eum in veritate.
Vias tuas, Domine, demonstra mihi et semitas tuas edoce me.
Gloria Patri, et Filio, et Spiritui Sancto. Sicut erat in principio, et nunc, et semper, et in saecula saeculorum.
Amen.

Скрипториум осветила яркая золотистая вспышка, и вокруг михайлинца заполыхало золотистое сияние, похожее на ауру. Потом он коснулся стила, и завершил ритуал:
- Memoria! – по стилу пробежала волна радужного огня, оставив на его поверхности тончайший ярко-белый узор, похожий на тот, который украшали кубики.
- Возьми, брат Вильфредо, - велел отец Уильям своему другу. – Не бойся, оно холодное.
Тот благоговейно погрузил руки в радужное сияние, с детским восторгом наблюдая, как его пальцы становятся полупрозрачными, и выделяется каждая косточка, каждый капилляр, и становится видно, как пульсирует в жилах кровь. Стило действительно было холодным, но приятным на ощупь. Вильфредо взял стило, и с любопытством начал его разглядывать, стараясь проследить причудливые завитки выжженного на нем магического узора.
- Это линии искусственной памяти. – объяснил отец Уильям. – Приложи стило к виску, и представь себе то воспоминание, с чего хочешь сделать слепок. Линии памяти запишут его в точности так, как ты это себе представишь.
- Так просто, да? – с некоторым сомнением произнес брат Вильфредо. Но все же приложил стило к виску, как посоветовал Уильям, и почувствовал, что внутри него воспоминания вдруг начинают приобретать яркость и точность, сортируются и выстраиваются, точно бесчисленные страниці в очень толстой книге.
- С ума сойти! – восхищенно произнес монах. – Я еще послушником переписывал книгу Тертуллиана, и вот сейчас чувствую, что могу вспомнить ее до последней буковки.
- Это называется «эффектом абсолютной памяти». – пояснил отец Уильям. – Потом я тебе как-нибудь объясню, как эта штука работает, а сейчас ты должен вспомнить новую энциклику Джованни и перенести ее в дубльдум.
- А, да, конечно, - Вильфредо закрыл глаза, мысленно вспоминая текст, и чувствуя, как слова начали перетекать в стило, словно он стоит перед кем-то, и слово в слово пересказывает прочитанное. Тем временем отец Уильям простер руки над все еще светящимся равносторонним крестом на столе, потом сложил их как при молитве, и произнес:
- Deo Gratias!
Сияние на мгновение усилилось, словно отвечая словам михайлинца, а потом начало быстро тухнуть, и вот уже на столе снова лежат всего лишь хрустальные кубики. Они снова отправились в небольшой мешочек, который отец Уильям убрал обратно в кушак.
Внезапно снаружи послышались какие-то крики и лязганье доспехов. Михайлинец быстро подбежал к окну и оценил положение: к зданию библиотеки подходил целый взвод солдат в полном боевом облачении, с секирами наготове. «Целый взвод, - хмыкнул священник. – Я польщен. В следующий раз вызовут не менее полка». Стражи входа вызверились на солдат, и скрестили алебарды, преграждая им путь. Сегодня у библиотеки дежурили граубюнденцы, ветераны из швейцарской гвардии, которых сдвинуть с места могла разве что только личная булла Папы.
- Какого черта фы тут телать в такое время? – с жутким акцентом спросил один из швейцарских солдат, коверкая слова на ретороманский манер. – Фы должен пыть в это время в казарме.
- У нас приказ из Курии. Нам известно, что в этом здании находится сэр Уильям Гриффиндор, отлученный от церкви буллой Его Святейшества, и приговоренный к смерти за колдовство. - официальным тоном заявил сержант, протягивая швейцарцу какой-то свиток.
- Сабери сфой бумага назад, - пренебрежительно ответил тот. – Фы мог написать ее в ближайшем трактире. Кде печать Его Сфятейшества?
«Молодцы швейцарцы, - подумал отец Уильям, наслаждаясь этой сценкой. – Может быть, наконец, эти дурни из Custodes поймут, что они вовсе не полновластные хозяева в Ватикане, даже после выпрошенной ими энциклики».
На лице у сержанта отразился процесс напряженного мышления. Судя по всему, они бумагу взять взяли, но совершенно забыли о том, что швейцарские гвардейцы подчиняются исключительно самому Папе, и без его перстня с печаткой, или хотя бы его оттиска на бумаге, они даже не подумают подчиниться, даже если бы этого потребовал сам кардинал Ровере, который вот уже много лет тайно правил Римом.
- У меня приказ непосредственно от кардинала Джулиано Ровере. – занервничал сержант.
- Кардинал Ровере – это кардинал Ровере. – безмятежно объяснил ему швейцарец. – А мы гфардейцы Его Сфятейшества. Поэтому фы должен иметь бумагу от Его Сфятейшества, а не от кардинала Ровере. Это фам понятно?
- Но мы должны задержать опасного еретика, который в стенах святой библиотеки творит свою богомерзкую магию.
- Мы фсе понимаем. Но мы не видел фашего Уильяма Гриффиндора, а сначит, его там нет. А рас его там нет, фам там телать нечего.
- Он проник сюда с помощью своей магии. – внушительно сказал сержант.
- Этоко мы не знать. Мы этоко не видел, и фы, я тумать, тоше этоко не видел. Поэтому фы должен иметь бумага с печать. За эта дверь нахотятся самые фашные документ и книги фо всем мире. Мы обязан их охранять от фсякоко фреда.
В таком тоне сержант мог препираться с граубюнденцем до бесконечности. Швейцарские гвардейцы пользовались репутацией туповатых солдафонов, но во время битвы за Константинополь отцу Уильяму приходилось воевать со швейцарцами рука об руку. Это были самые лучшие воины, которых он когда-либо видел, они никогда не отступали и не нарушали данный им приказ. Если граубюнденцу дали приказ охранять библиотеку, он ляжет трупом, но не пропустит в нее никого. Доказать ему что-либо невозможно: у него есть приказ – и это единственная истина, в которой он твердо уверен. Убрать с дороги швейцарца можно только убив его.
- Брат Вильфредо, - позвал отец Уильям библиотекаря, который сосредоточенно переливал в дубльдум содержание документа. Тот открыл глаза.
- Да? – в этот момент до него донеслись звуки препирательства снизу, и он быстро подбежал к окну, чтобы убедиться в том, что уши его не подвели.
- Ты уже записал энциклику?
- Да, почти, осталось три абзаца. – заторопился брат Вильфредо. – Нужно уходить отсюда, это личная гвардия кардинала. Если нас поймают, то даже суда не будет.
Он снова приложил к виску дубльдум, и даже зашевелил губами, чтобы ускорить запись. Отец Уильям подошел к двери скрипториума, и запер их на ключ. Потом подумал, и еще задвинул массивный засов на стальных петлях. Тонкие пальцы священника коснулись замка, словно плетя паутину, и оставляя в воздухе светящиеся линии. Шепотом он добавил несколько латинских слов, закрепляя несложную магию. Теперь механизм замка будет вести себя так, будто он давно заржавел и задубел от времени. Преследователей это задержит.
Снаружи донесся лязг мечей. Видимо, у сержанта закончилось терпение, и он все-таки решил на свою голову сцепиться со швейцарцами. Словно ответ на мысли Гриффиндора снизу донеслось цветистое проклятие на ретороманском, и кто-то захрипел, видимо, получив свои несколько дюймов немецкой стали в живот. Затопотали по лестнице. Отец Уильям выглянул в окно. Дверь была сорвана с косяков, а двух граубюнденцев оттеснили от входа и старались достать длинными алебардами. Швейцарцы сражались спина к спине, и виртуозно чертили своими клинками сверкающие узоры в воздухе, создавая вокруг себя круг защиты, куда безрезультатно старались проникнуть солдаты кардинала Ровере, неизменно натыкаясь или на лезвие, или на острие меча.
- Гриффиндор! Открывай! Проклятый еретик, я знаю, что ты здесь! – кто-то замолотил в дверь ногами, отчаянно пытаясь ее открыть. Голос был на удивление знакомым, Гриффиндор легко узнал фальцет одного из самых рьяных борцов с магией Рудольфа Берквиста, выходца из какой-то малоизвестной секты, успешно раздавленной инквизицией в Восточной Саксонии, который недавно крестился в католичество. С собой Берквист принес яростный фанатизм и нетерпимость, за что его обходили десятой дорогой даже «серые рясы» из Конгрегации Веры. Зато в Ordo Custodes Fidei он пришелся ко двору и именно ему поручали наиболее важные «операции».
- Берквист, это у вас приобретенное, или такими идиотами рождаются? – решив, что терять ему нечего, сквозь дверь язвительно ответил священник. – Вы вломились в Папскую Библиотеку без папской буллы, напали на гвардейцев его Святейшества, а теперь ломаете двери в скрипториум. Это дело пахнет топором или веревкой.
- А, собака! Я так и знал, что ты тут! – заорали снаружи. – Да мне плевать, что ждет меня, если я тебя отправлю на костер и прямиком к твоему отцу Сатане!
- Так вы даже не знали, что я здесь, и все равно вломились?! – наигранно ответствовал отец Уильям. – Берквист, вместо того, чтобы искать Сатану в чьих-то предках, поискали бы лучше его где поближе – например, посмотрев в зеркало.
За дверью закашлялись, видимо, Берквист прямо задохнулся от такой наглости. Послышался сдавленный смешок, словно кто-то за дверью сдерживал непрошенный смех.
- Чего стоите, дуболомы?! – взорвался фальцет. – Ломайте чертову дверь!
Вууух-бум-бум… Это кто-то в тяжелом вооружении разбежался, и плечом попытался высадить дверь. Та даже не задрожала, и уж тем более не затрещала, как ожидали солдаты с той стороны, вместо этого с той стороны застонали и разразились ругательствами насчет «слишком прочных дверей».
- Болваны, - заорал Берквист. – Тащите сюда статую снизу, используем ее как таран.
- Слуш-майн-герр, - и по лестнице затопотали тяжелые солдатские башмаки.
Гриффиндор подошел ближе к двери, и закрыл глаза. Внутренним зрением он нащупал разум Берквиста, и послал ему сконцентрированное в мощный ментальный луч оглушающее заклинание. Тот беззвучно рухнул на стенку, и медленно сполз на пол. Отец Уильям, не мешкая, проник в его разум, и почти сразу же увидел… даже почувствовал, как из клубка спутанных мыслей, иррациональной ненависти и безотчетного страха, который из себя представлял мозг Берквиста, выделяется предельно понятный и ясный императив, дата, и время. Дислокацию войск можно было примерно предугадать – они тайно окружили все монастыри и замки, в которых живут маги. А нападение будет сегодня. Если уже не началось. Отец Уильям испытывал чувство гадливости, когда перебирал наполненные страхами воспоминания инквизитора, и сразу же прервал контакт.
- Вильфредо! – крикнул Гриффиндор. – Бросай дубльдум. Энциклика – это прикрытие. Они ударят по нашим сегодня! Войска уже готовы и развернуты. Нам нужно отсюда быстро убираться и предупредить всех, кого можно. Где потайной выход?
Стило полетело в сторону. Старый переписчик вскочил, на его лице пролетела целая гамма эмоций. Потом он нерешительно сделал шаг в сторону, и остановился.
- Нет. Отец Уильям, нужно выбираться с помощью магии. – твердо сказал он. – Если вы правы, и они готовят удар сегодня, то все это – ловушка для вас, чтобы вы не смогли им помешать. Они ждут вас там, я уверен.
- Тогда я возьму с собой тебя. – отец Уильям протянул ему руку. – Держитесь.
- Я никогда не … - произнес брат Вильфредо, касаясь руки михайлинца, и в это время он почувствовал холод. Стены скрипториума растворились в ярко-золотистой вспышке, и его на мгновение обдал мертвящий мороз, похожий на тот, который он чувствовал в ледниках высоко в горах, где даже воздух превращается во взвесь маленьких льдинок. А потом снова тепло, мягкое и приятное, исходящее от чего-то вроде очага. Осмотревшись, он обнаружил, что он стоит, держась за руку михайлинца, посреди небольшой комнаты со стрельчатыми окнами. Она была обставлена очень скудно, почти по-монастырски – вся мебель состояла из жесткой кровати, столика с резными ножками, нескольких стульев, расставленных так, чтобы в любом месте комнаты можно было присесть, и огромного каменного камина, в котором мирно потрескивал огонь.. Стены были завешены пурпурными штандартами с изображением Золотого Льва Гриффиндора. А на полу был разостлан дорогой английский ковер.
- Добро пожаловать в мой родной дом. – улыбнулся отец Уильям.
- Где мы? - в этот момент брат Вильфредо смог из себя выдавить только эту банальность.
- На ваших картах этот замок называется Хелстон-Хаус. А на самом деле он называется Каэр Гриффиндор. Мы в Корнуолле, у меня на родине.
Брат Вильфредо с этого момента поклялся, что рядом с Уильямом ничему и никогда удивляться не будет. Преодолеть сотни миль в одно мгновение, даже при помощи магии, представлялось ему чем-то совершенно непостижимым, но тем не менее это было очевидным фактом. Он завертел головой, осматриваясь, и вдруг осознал, что снаружи слышался странный звон, словно где-то вдали звонил к заутрене монастырский колокол.
- Что? Щиты подняты? – отец Уильям схватил Вильфредо за руку, и повлек его куда-то. Дверь перед ними с грохотом растворилась просто по нетерпеливому жесту священника, открывая лестницу куда-то вниз. Уильям Гриффиндор потащил его за собой туда, вниз, откуда слышался колокольный перезвон.
В холле, куда привела лестница, царило нечто, похожее на военное положение. Там было полно людей, которых солдаты в ало-золотых мундирах аккуратно разделяли на две колонны, и направляли по двум лестницам в подвал. У арки входа стояли двое недвижимых адептов в черных мантиях, на их лице застыли сосредоточенность и сконцентрированность на одной какой-то задаче. Посреди холла было установлено устройство, состоявшее из металлического постамента в форме аркады, которую венчала темно-синяя сфера, а внутри ее бушевал водоворот молний. Рядом с устройством хлопотал сгорбленный старичок с длинной седой бородой в темно-зеленом дублете с эмблемой змеи, вышитой золотом на спине.
- О, Уильям, - надтреснутым голосом вскричал старичок, увидев священника и монаха. – Как хорошо, что ты прибыл. Тебя хочет видеть эрл Аластор. В Тронном Зале. – многозначительно добавил он. – А кто это с тобой? – подозрительно уставился он на брата Вильфредо. Тот заметил, что при этом глаза старичка вдруг изменили свой цвет на ярко-зеленый и стали похожи на змеиные, пронизывающие насквозь.
- Это брат Вильфредо, - ответил Уильям. – Это мой друг, благодаря ему у нас есть текст энциклики. Правда, толку с этого сейчас мало, они собираются напасть…
- Собираются? – перебил старичок. – Они уже напали. Мы подняли все щиты и смонтировали генератор поля ненаходимости Слизерина. Это их задержит, но ненадолго. У них есть артефакты Истинного Зрения. Мы эвакуируем всех, кого можем.
- Морт, позаботься о Вильфредо, пока я выясню, что хочет от меня эрл, - попросил старичка Уильям. Потом повернулся к монаху: - Вильфредо, это наш эксперт по магической технологии Морт Слизерин. Оставайся рядом с ним, что бы не случилось. Рядом с ним всегда самое безопасное место в бою.
Старичок изучающе смерил взглядом брата Вильфредо, и, видимо, остался доволен увиденным. Его глаза снова стали обычными выцветшими глазами уже перешагнувшего порог дряхлости человека. Потом он протянул руку для рукопожатия. Когда монах пожимал руку мага, он обратил внимание, что она была сухой и твердой, а кости были тонкими, как у птицы. Отец Уильям ободряюще хлопнул брата Вильфредо по спине, и куда-то удалился.
- Значит, ты – монах? – скрипучим голосом спросил Слизерин.
- Переписчик, магистр меус. – использовав вежливую форму обращения к высшему по сану, ответил брат Вильфредо. – Я переписываю книги.
- Ха, - каркнул старик. – Ты любишь книги, да? Мне это нравится. Жаль, что среди вашего брата таких единицы. Все остальные или тупые фанатики, или запуганные йомены. Как те, что сейчас там, за воротами, с факелами и ружьями.
- Они не виноваты. Они не ведают, что творят. – скорбно опустив глаза, сказал монах.
- Эти? – хмыкнул Слизерин. – Да, эти и в половину не виноваты в том, что сейчас происходит. А вот те, кто их на нас натравливает, вот они и есть самые главные дураки. Им и в голову не приходит, что если кто-то в свою очередь натравит такую озлобленную толпу на них – то от церкви останутся рожки да ножки. И что удерживали ее от этого только мы, ученые. Чем больше Джон или Джек будут знать и уметь, тем сложнее будет их на кого-то натравить, так, Фредди?
- Конечно, - ответил Вильфредо. – Именно для этого есть Папская Библиотека, где я провел всю свою жизнь. Мы пишем учебники для школ, которые открывает наш францисканский орден… Мы учим людей видеть не только глазами, но и умом, и сердцем.
Слизерин искоса посмотрел на него. В его седых усах скрывалась ироническая улыбка. А потом вдруг цепко схватил его за запястье, а другой рукой указал на машину.
- А скажи-ка, мой ученый друг. Как думаешь, что делает эта машина?
Вильфредо на минуту задумался, впадая в то особое состояние сосредоточенности, которое всегда помогало ему. Он в точности восстановил в памяти фразу, которую услышал буквально несколько минут назад, когда подошел к машине. Говорили о том, что подняли щиты и смонтировали машину ненаходимости. А Морт Слизерин – специалист по магической технологии. И он, в момент, когда они с Уильямом вошли в холл, работал с этой сферой.
- Это машина ненаходимости, - уверенно сказал Вильфредо.
- Блестяще! – радостно закричал старичок. – Ты сделал единственно правильный вывод из тех данных, которые у тебя были. Несмотря на твой возраст, твой ум в идеальном состоянии.
Он достал из кармана серебряную монетку с профилем Эдуарда IV и положил ее на ладонь. Пергаментная кожа Слизерина напоминала тонкий лист провощенной бумаги, сквозь которую были видны тонкие голубоватые капилляры. А монетка, лежащая на ней, была как клякса, сделанная неряшливым переписчиком, расписывавшим рамку титла краской-серебрянкой.
- Видишь монету? – спросил старичок. – Аллэ! – он накрыл ее другой ладонью, потряс ими, а потом раскрыл. Монеты не было, а обе ладони были совершенно пустыми.
- Магия…
- В том, что я сделал, магии очень мало. – деловито сказал Слизерин, извлекая шиллинг из волос ошеломленного Вильфредо. – А если совсем точно, то ее тут и вовсе нет. Смотри, покажу медленно.
Он снова положил монету на ладонь. Затем накрыл ее другой ладонью, и перевернул получившуюся «коробочку», показав Вильфредо, что монетка аккуратно зажата между средним и безымянным пальцами той руки, на которой она лежала. Потом он развел руки, и показал ладони. Зажатая торцом монетка еле-еле просматривалась, и Вильфредо увидел ее только потому, что перед этим Слизерин показал, куда она пряталась.
- Видишь, - самодовольно сказал старичок. – Я тебя заставил смотреть на ладони, в то время как монетка пряталась между пальцами. Ты правильно сказал, что человек должен уметь видеть глазами, умом – Слизерин приложил палец к виску, - и сердцем. – положил руку на грудь. – Так вот из этой троицы глаза обмануть проще всего. Великий Салазар Слизерин это понял первым, и понял, как можно сконструировать машину, которая заставляет человека смотреть на другое место, а не на то, которое нужно. Все! И никакой невидимости не надо. Человек будет каждый день ходить мимо замка, и так и не обратит на него внимание, потому что машина переключит его внимание на дрозда, белку или маленькое облачко, если ему взбредет в голову посмотреть туда, где находится замок.
- И точно так же можно затуманить ум человека, заставив его обратить свою ненависть на соседа, тогда как в его бедах виноват некто иной. – подхватил Вильфредо.
- Правильно. – подняв седую бровь, сказал Слизерин. – А ты умен, монах. Очень умен. Еще немного, и ты придешь к идеям, за которые по нынешим законам тебя ждет аутодафе. Вот что я тебе скажу: возвращаться тебе в Ватикан нельзя. Ты не менее опасен для них, чем Уильям, и рано или поздно они это поймут.
- Я уже это и сам понял, когда протянул руку ему там, в скриптории. – усмехнулся в седую бороду Вильфредо.

Огромные двери, украшенные сложным рисунком, в котором переплетались причудливые растения, невиданные животные и прихотливый орнамент, созданный художником, казались ажурными и легкими. Светло-золотистый цвет неземного металла, из которого в незапамятные времена были откованы эти двери, делал их похожим на ясеневую сердцевину. Вели они в Тронный Зал, который не открывался со времен Патрика Гриффиндора Корнуоллского, который был последним королем-магом Корнуолла. Отец Уильям припомнил уроки конституционных знаний, которые он по традиции должен был усвоить как представитель древнего и могущественного рода, из которого выходили короли и герцоги. Пророчество гласило, что когда этот зал вновь будет открыт, Каэр Гриффиндор перестанет существовать, и род древних королей Корнуолла навсегда пресечется. Красивое и торжественное стихотворение, составленное неизвестным пророком, словно зазвучало в голове священника, когда он с усилием открывал створки двери в Тронный Зал, и входил по алой ковровой дорожке через арку, украшенную фресками с изображением битв магов с чудовищами дочеловеческой Земли. Краски не поблекли за прошедшие столетия, и все так же сверкали золотом, серебром и глазурью. Все так же летели навстречу кракенам молнии с весельных судов, похожих на драккары. Все также слетало с пальцев колдунов жидкое пламя, испепеляющее полчища получеловеческих солдат-шакалов Сетха.
И вот, сравнительно низкая арка входа сменилась высоченным сводчатым потолком, под которым висели в воздухе причудливые хрустальные люстры, инкрустированные тысячью бриллиантов, каждый из которых был огранен с помощью магии. Вдоль стен тянулись ряды сидений с высокими спинками, на которых некогда восседали делегаты Генеральных Штатов. А в конце ступени поднимались на подиум, на котором возвышался Незанятый Трон – обыкновенное глубокое кресло с массивными подлокотниками, просто отделанное пурпурным бархатом, на котором золотом был вытиснен геральдический Лев. О том, что это королевский трон, говорило только искусство, с которым была выдержана грань между удобством и роскошью, взяв максимум от первого и добавив ровно столько второго, чтобы создать шедевр. На Троне, сгорбившись, будто под грузом прожитых лет, сидел отец Уильяма – эрл Аластор Гриффиндор. Это был могучий старик, в котором еще чувствовалась скрытая сила, но склоненная голова и полупотухший взгляд говорили об огромной усталости, которая медленно, но верно одолевала старого правителя Каэр Гриффиндора. На пурпурный парадный дублет, расшитый золотом и черной шелковой нитью, спадала длинная белая борода, идеально, волосок к волоску, расчесанная при помощи частого гребня. На голове поблескивал тонкий золотой обруч, заменявший утраченную столетия назад корону.
- Подойди, сын, - гулко сказал Аластор.
- Ты звал меня, отец? – формальным тоном спросил Уильям. – Неужели по прошествию стольких лет ты, наконец, вспомнил о моем существовании?
- Не время сейчас вспоминать старые обиды, Вилли. – грустно сказал эрл. – Я тогда был в бешенстве от того, что мой сын – тот, которому назначено править, избрал для себя судьбу обычного учителя где-то в горах Шотландии. А потом… наверное, ты был прав, когда поступил по-своему. Ты познал покой. Как приятно, должно быть, просто жить, как жил ты… Я никогда этого не понимал, да и не старался понять…
- Отец, - запротестовал Уильям. – Ты же все-таки был эрлом, от тебя зависели люди, и ты просто не мог быть иным. Если ты о прощении, то я давно простил тебя.
- Это хорошо… - тихо сказал Аластор Гриффиндор. – Это хорошо, что я ухожу с чувством, что прощен сыном, которого сам в минуту слабости проклял.
- Отец…
- Ни слова больше, сын. Слушай меня, у нас не так много времени осталось. Они, - он ткнул пальцем куда-то за пределы Зала. – скоро сломают защиту и ворвутся в замок. Это просто вопрос времени. Морт клянется, что успеет эвакуировать всех… кроме меня. – видя, что Уильям готовится возразить, он не терпящим возражений жестом отсек иные варианты. – Эрл всегда покидает замок последним, сын. Кроме того, у меня будет слово к тем, кто сюда ворвется. Очень важное и веское слово. Не бойся, они мне не повредят. А вот что сделаешь ты. Сейчас ты аппарируешь за пределы замка, и призовешь коня Сидхов, как я тебя учил в детстве, и поскачешь на север. Ищи развалины замка Глен-Финен, там ты найдешь то, что тысячу лет назад там спрятал Салазар Слизерин. Это поможет тебе остановить войну.
- Я бы мог и аппарировать, если бы ты дал мне ориентир…
- Нет! – отрезал эрл. – Это одно из условий Слизерина – то, что он спрятал, нельзя найти, используя магию. Ты должен пройти весь путь к нему как человек, а не как маг. Помнишь, Nemo Pervenit Qui Non Legitime Certaverit… Не может победить тот, кто не следует правилам. И начинается твой путь с того, что ты призываешь коня Сидхов.
- Я помню… - медленно сказал отец Уильям. – Выходит, что сказки, которые ты мне рассказывал, это не такие уж и сказки…
- Хотел бы я, чтобы они ими и оставались… Подойди. – поманил эрл Уильяма, доставая из складок мантии какой-то сверток.
Отец Уильям подошел к отцу, и опустился на одно колено. Аластор Гриффиндор осторожно развернул бархатную ткань, открывая два странных кинжала. У них была П-образная рукоятка, с удобной горизонтальной перекладиной, как у кастета, а само лезвие, полупрозрачное, похожее на стеклянное, было длинным и широким, сужаясь к концу длинным вытянутым равнобедренным треугольником. У самой рукоятки на лезвии было выгравирована какая-то надпись стремительным письмом.
- Это ты оставил, когда в прошлый раз уходил из дома. Думаю, тебе они снова понадобятся.
Уильям коснулся кинжалов, испытывая смешанные чувства. С одной стороны он ощущал необходимость снова ощутить в руках приятную тяжесть своего привычного оружия. С другой стороны откуда-то из глубин подсознания начали подниматься образы, о которых он постарался прочно забыть. В этих воспоминаниях слышался свист клинков, и предсмертные крики умирающих, а еще странные звуки, которые не могла воспроизвести человеческая глотка. Адаб… Отец Уильям чудовищным усилием заставил воспоминания убраться обратно в глубины памяти. И все-таки взял клинки. Крепко сжал в руках рукоятки, снова привыкая к их гладкой поверхности из необычайно прочного дерева. А потом повесил по бокам рясы так, чтобы их было удобно выхватить в течении буквально одной секунды.
Аластор Гриффиндор слабо улыбнулся.
- Вот теперь я снова вижу своего сына, рыцаря без страха и упрека. Теперь иди. Помни: у тебя мало времени. – он с трудом поднялся, выпрямился, словно у него в этот момент прибавилось сил. Уильям подошел к отцу… и тот стиснул его в объятиях так, словно это было в последний раз.
Вильфредо никогда не видел отца Уильяма таким мрачным. Он подошел как раз в тот момент, когда разговор с Мортом Слизерином перешел к более практическим вещам, и старый маг взялся объяснять монаху основы Законов Тождества, которые являются основой научной магии, или, как он называл ее - тауматургии. Холл теперь был наполнен солдатами в ало-золотых мундирах, которые готовились занять оборону. Часть их собирала на треногах странные устройства, похожие на сильно увеличенные аркебузы с раструбами. Уже собранные полностью, они нацеливались на двери. Однако ничего, похожего на казенную часть, с которой обычно заряжались ружья, у них не было, вместо этого они были опутаны разноцветной проволокой, которая тянулась к тяжелым ящикам, которые с большой предосторожностью размещали поодаль, за колоннами. В углах из мешков с песком готовились импровизированные доты, которые должны были защищать лучников, которые простреливали из арбалетов все пространство холла. Вокруг машины ненаходимости такой дот уже вырос, кроме того, рядом с ним стояли коренастые дюжие солдаты с секирами наголо, готовые расколоть голову всякому, кто сумеет добраться так далеко.
- …понимаешь, Вильфредо? – глаза старика радостно блестели, он оседлал своего любимого конька и, наверное, воображал себя на кафедре в университете. – Если ты можешь что-то назвать, то можешь этим и управлять, используя его имя. Это и есть первый закон Тождества – Nomen Est Omen…
Именно в этот момент и появился Уильям Гриффиндор, лицо которого было мрачнее тучи, а губы были плотно сжаты, словно священник только что узнал о чем-то крайне неприятном. На кушаке в особых петлях висели два длинных кинжала странной формы, таких брату Вильфредо не доводилось видеть даже в Справочнике наемного убийцы. Морт мгновенно прервал свою импровизированную лекцию, и обеспокоенно спросил:
- Ты говорил с эрлом?
- Да. Приятного мало. Он хочет, чтобы я просил помощи у Аос Сидхэ. До рассвета осталось не так много времени, а я еще должен успеть добраться к Поворотному Замку.
- Их же никто уже триста лет не видел, - возмутился Слизерин. – Да и к тому же сидхи всегда помощь предоставляли своеобразно, от нее всегда было больше вреда, чем пользы. Эрл Гриффиндор, наверное, спятил – посылать тебя в такой момент за детскими сказками.
- Он уверен, что не такие это уж и детские сказки. Во всяком случае, я склонен ему верить. К тому же он говорит, что сидхи знают, где твой предок спрятал свою Машину.
- Ат, это легенда, - махнул рукой Морт. – Такая же сказка, как и история о том, как Слизерин с ее помощью скрыл от человеческих глаз Инис Ир Аваллон после смерти Артура. Если бы она существовала, в моем семейном архиве остались бы о ней записи. Обычная сказка о супермашине, способной прекращать войны.
- Но все-таки, я думаю, стоит попробовать. Если есть хоть малейший шанс избежать войны между людьми и магами, его нужно использовать до конца. Хоть я и не особо верю, что мне удастся вызвать сидхов, я все-таки поеду. А вот Вильфредо мне придется оставить на тебя. Спрячь его где-нибудь.
- Меньше всего тебе нужно беспокоиться о нем. – хмыкнул Морт. – Интересно, где ты выкопал этот бриллиант среди монахов? Я берусь из него сделать функционального мага за пару месяцев. Конечно, на высокую магию он вряд ли будет способен, но конструировать простейшие магические устройства сможет, а может – и пользоваться стандартной палочкой Певерелла.
Слушая из уст старого мага подобные эпитеты в свой адрес, брат Вильфредо почувствовал, что его уши начинают гореть. Но с другой стороны его разбирало крайнее любопытство, сравнимое разве что с ощущением, что в его руках единственный экземпляр редчайшей книги. Магия для него всегда была террой инкогнита, уделом людей, которые имеют к ней определенную склонность, если не талант. А теперь перед ним открывалась возможность не просто познакомиться с миром магов, но и научиться что-то делать самому. Какая-то часть Вильфредо указывала, чтобы он не сильно обольщался насчет своих способностей, но другая побуждала обязательно исследовать и эту часть Бытия, пусть даже и поверхностно.
- Что ж, Вильфредо, - отец Уильям сжал в своих железных объятиях старого друга. – Пришло время нам расставаться. Конечно, я виноват в том, что втравил тебя во все это…
- Не говори глупостей. – добродушно сказал тот. – Я уже слишком стар, чтобы слушать твои пространные извинения. Ведь все было уже ясно в тот момент, когда я послал тебе то письмо с просьбой о встрече.
Отец Уильям достал из кушака мешочек с кубиками, палочку и потрепанную записную книжку в кожаном переплете, на котором была изображена михайлинский герб – в тройном круге восьмилучевая звезда, словно составленная из наложенных друг на друга ромбов, на каждом из которых была написана какая-то литера, а над кругом маленькое изображение солнца, - из которой торчали добрых две дюжины закладок, помеченные рунами или цифрами.
- Вот. – он протянул их Вильфредо. – Мне это уже не понадобится. А тебе… кто знает, может и пригодится. Это, - он особо поднял записную книжку. – Мой дневник. Его ты должен обязательно сохранить и передать человеку, которого сочтешь достойным. Здесь все мои знания, которые я собирал на протяжении всей жизни.
Монах бережно принял из рук Гриффиндора магические инструменты, смотря на них с крайним благоговением. Особенно осторожно он взял книгу. Он провел рукой по затвердевшей коже обложки, стараясь почувствовать пальцами рельеф мельчайших морщинок на ней, линий тиснения и царапин. Там, под ней, таилась могущественная сила, которую он ощущал как приятное тепло, словно биение сердца. Брат Вильфредо спрятал мешочек и палочку в складки своей рясы, а книгу прижал к себе так, словно это было самое большое сокровище в его жизни.
- Я обязательно сберегу это и непременно верну тебе, когда ты вернешься.
- Я не вернусь, брат Вильфредо. – с грустной улыбкой ответил Уильям Гриффиндор. - Дорога, которой я собираюсь идти, ведет только в один конец.
- Не говори глупостей, - проскрипел Слизерин. – Вернешься, куда ты денешься. Из пекла Константинополя вернулся, а ведь тоже говорил про дорогу в один конец.
- Откуда ты знаешь, что я вообще оттуда вернулся… - туманно ответил Гриффиндор, думая о чем-то другом.
На прощание отец Уильям обменялся с братом Вильфредо крепким рукопожатием. С ироничной ухмылкой протянул ему руку и Морт, не преминув сопроводить это своим фирменным саркастичным напутствием – чтобы был осторожен с «этими англичанами». А потом отец Уильям аппарировал, оставив после себя только слабый запах озона.
Брат Вильфредо только в этот момент осознал, что попал в самую гущу событий, и что он совсем один. В одночасье на него обрушилась целая какофония звуков: лязг оружейного металла, сочный солдатский мат где-то поодаль, где сержант подгонял рядовых, тащивщих мебель для баррикад. Пахло горячей смазкой и чем-то паленым, а еще каким-то химическим реактивом. Это была война, настоящая война… И враг (брат Вильфредо поймал себя на мысли, что думает о тех солдатах, ожидающих падения щитов и готовых ворваться в Каэр Гриффиндор – как о врагах) – это те, кто вчера еще были друзьями и даже защитниками. С уничтожающей ясностью он осознал главную мысль, ту, которой упорно не допускал – врагом являлась Церковь, в лоне которой он провел всю свою сознательную жизнь. И впервые за всю свою жизнь брат Вильфредо испугался.
- Господи, неужели Твоя Церковь превратилась в монстра… - прошептал он.
В этот момент он услышал глухой удар тарана в двери холла. Щиты пали, понял он. Сейчас начнется бойня.
Морт Слизерин не потерял ни присутствия духа, ни своего фирменного юмора. Его громкий фальцет перекрыл весь шум в холле, и объявил готовность к атаке. Солдаты, не мешкая, заняли свои места и затихли, ожидая команды.
В дверь еще раз чем-то тяжелым стукнули, мореный английский дуб затрещал, но выдержал натиск тарана. Снаружи ухнули, и отбежали назад, разгоняясь для следующего удара.
- Рано! – бодро прокричал Слизерин.
Удары ритмично нарастали, видимо, таран надежно установили на подвеске, и теперь только раскачивали его посильнее. Слизерин каждый раз останавливал солдат окриком, чтобы не выдать их присутствие в холле. Наконец, после одного особо сильного удара он выждал мгновение… и в тот же самый момент, как мощная старинная дверь слетела с петель, проревел:
- Огонь!
В этот момент брату Вильфредо почудилось, что он очутился внутри когда-то виденной гравюры Ковчега Завета, от которого веером разлетались убийственные молнии. Точно такие же молочно-белые разряды устремились в одну точку из раструбов таинственных машин на треногах, обращая в пепел разваливающиеся двери, импровизированный таран из ствола дерева на простейшей подвеске, переделанной из требучета, и первую волну врывающихся в холл солдат с громким боевым кличем. Запахло паленым мясом и озоном. Белый огонь безжалостно сжигал на своем пути все, оставляя только обугленные ошметки и не оставляя ни единого шанса на выживание. Брат Вильфредо перевел взгляд на Морта. Тот сосредоточенно смотрел на происходящее, а его губы шевелились, словно он что-то подсчитывал.
- Отбой! – прокричал он. – Бросить генераторы! Лучникам приготовиться.
Солдаты резко прекратили поливать атакующих молниями из странных приборов, и быстро, соблюдая порядок, отошли к дальним стенам и лестницам. Из импровизированных дотов, сляпанных на скорую руку из мешков с песком и сваленной в кучу мебели, высунулись кончики арбалетов с хищно выступающими зазубренными наконечниками стрел.
В дверях появился один солдат в легкой кожаной броне, коренастый и с растрепанными патлами рыжих волос. Он озирался, ожидая, что сейчас снова ударит убийственный белый огонь, и превратит его в кучку пепла. Лучники затаились, ожидая сигнала Слизерина. Повисла тишина… А потом вдруг солдат вырвал из ножен клинок и во все горло заорал:
- Йох-йох-йох-йохххххх… Аиииии!
И в дверь вдруг ворвалась целая свора таких же диких рыжих солдат, орущих и размахивающих мечами и секирами. В этот момент лучники обрушили на катящуюся человеческую волну град стрел. Стальные стрелы с зазубренными наконечниками были выпущены с небольшого расстояния, летели с огромной скоростью, и, вращаясь подобно сверлам, легко пронзали броню. Раздались агонизирующие вопли, и на каменный пол упали первые трупы, обильно поливая его кровью. Из-за баррикад вылетели вооруженные до зубов гвардейцы Гриффиндора. Они действовали слаженно и синхронно, пользовались секирами на длинных ручках, легко выдергивая крюками на конце лезвий мечи из рук солдат, а затем нанося страшные рубящие удары, отсекая конечности и головы. Холл Каэр Гриффиндор превратился в кровавый хаос, наполненный воинственными криками и агонизирующими воплями. Брат Вильфредо счел нужным забиться за баррикаду и только одним глазом смотреть на происходящее из-за угла.
- Убейте их всех! – разнесся над бойней чей-то голос. Его обладатель носил черные, как ночь, рыцарские доспехи без герба и стоял во главе отряда воинов в тяжелом черном вооружении, которые появились под аркой входа. На нем был глухой рогатый шлем, полностью закрывающий лицо, а в руках тяжелый двуручный эспадон с длинной рукояткой. Лезвия этих мечей были похожи на куски прозрачного хрусталя, а их сложная поверхность мерцала призрачным голубовато-льдистым светом. Когда черные рыцари вошли в холл, от них повеяло арктическим холодом.
- Авада Кедавра! – взревел совсем рядом Слизерин, швыряя в появившихся рыцарей убийственные зеленые молнии. Но смертельное проклятие не возымело действия – они заслонились своими клинками, и те поглотили зеленые молнии. Тяжеловооруженные солдаты, не мешкая, буквально врубились в бой, пользуясь своей неуязвимостью для легкого вооружения защитников замка. Кристаллические мечи проходили сквозь кольчуги, словно сквозь масло, при этом почти не встречая сопротивления. Несмотря на то, что гвардейцы Гриффиндора дрались, как львы, черные рыцари медленно, но верно продвигались вперед, усеивая свою дорогу убитыми, сами при этом не получая ни царапины.
- Проклятье! – прошипел Слизерин, перекатившись по полу и оказавшись рядом с Вильфредо. – Где эти гады раздобыли такое оружие? Я себе тоже такое хочу!
- Это что-то новое даже для вас? – встревоженно спросил монах.
- Напротив, это что-то очень старое и прочно забытое. Эти проклятые мечи могут поглотить любую магию, если смогли проделать такое с Авадой. Нужно удирать отсюда, пока нас тут всех не уложили.
- Но как же…
- Видишь большую красную кнопку на машине? – Слизерин указал пальцем на бесхозную машину ненаходимости, вокруг которой рубились двое гвардейцев против наседавших на них коренастых низкорослых наемников. – На себя я щит наложить не могу. А тебя могу им прикрыть, ты добежишь до нее и нажмешь кнопку. Сможешь? – брат Вильфредо кивнул. - Готов?
Вильфредо напрягся. Сглотнул, потом напружинил бедра и ноги, готовый вскочить и бежать изо всех сил, и кивнул.
- Пошел! Tego Texi Tectum! – Слизерин сплел руки в каком-то сложном знаке и выбросил их вперед.
Брат Вильфредо почувствовал, как у него по коже побежали мурашки, а все вокруг подернулось какой-то багряной дымкой. Наблюдатель со стороны отметил бы, что фигура монаха превратилась в бесформенное размытое пятно, в котором еле угадывались ноги, руки и голова человека, больше похожие на детский рисунок. Не мешкая, он рванулся с места, как отпущенная пружина, и со всех ног понесся к машине. Сверкнула яркая вспышка – Вильфредо краем глаза заметил, что его кто-то попытался ударить мечом, но щит сработал, и кельт отлетел в сторону, ошарашенно вращая глазами и судорожно пытаясь понять, что его ударило. Кто-то подкатился ему под ноги, монах рефлекторно прыгнул и, приземляясь, поскользнулся на луже крови. В этот момент на него навалилась чья-то туша, и нанесла страшный удар шипастой дубиной по голове. Щит сработал с характерной вспышкой, отбросив нападающего с той же силой назад. Тот еле успел изрыгнуть замысловатое проклятие, и врезался головой в колонну. Вильфредо, не мешкая, вскочил, и метнулся к машине. В этот момент на него обратил внимание один из черных рыцарей. Монаху показалось, что лезвие ужасного ледяного клинка начинает удлиняться, и тянуться к нему, чтобы коснуться щита и вобрать в себя его энергию… и ладонью придавил огромную красную кнопку у основания сферы, и упал ничком на пол, прикрывая руками затылок. Держаки сферы медленно разжались, и ее синева начала густеть, переходя в насыщенный черно-фиолетовый цвет, в котором мерцали белые молнии. С звоном шар упал на землю и раскололся. Весь холл залил слепящий фиолетовый свет. Брат Вильфредо потерял сознание.
Эрл Гриффиндор смотрел вслед уходящему сыну, и украдкой потер уголок глаза, где последние минуты виднелись непрошенные слезы. Уильям был трудным ребенком, своевольным, строптивым, но в то же время в нем чувствовалась гриффиндорская отвага и тот стержень, который делает человека по-настоящему сильным. Впервые эрл понял, что его сын вырос, в тот момент, когда Уильям пришел к отцу и объявил о своем решении вступить в Орден Святого Михаила и посвятить себя церкви. Он хорошо помнил, как рвал и метал, призывая на голову Уильяма громы и молнии и нечеловеческим усилием сдерживая себя от такого простого и действенного Imperius. Произнеси он тогда эти сакраментальные слова подвластия – и Уильям даже и не задумался бы о том, чтобы стать рыцарем, и напрочь забыл бы об этом своем желании, а со временем, как и хотел его отец, стал бы лендлордом, а потом и эрлом. Но мысль о том, что он, Аластор Гриффиндор, ради исполнения своих желаний исковеркает душу своего собственного сына, убивала еще больше. Вон она, Одиннадцатая Заповедь Господня, написана большими готическими буквами аркой над выходом из Тронного Зала, на свитке, поддерживаемом двумя архангелами – Михаилом и Рафаилом.
Да не исказишь ты свою душу, и не будешь искажать души ближнего своего, ибо мерзок делающий это пред Лицом Моим.
А заклятие подвластия искажает душу, и не только того, чья воля рушится и подавляется этим простым и страшным заклятием, но и того, кто это совершает. Власть над людьми превращала хороших людей в жестоких тиранов, а к чему же она может привести, если иметь власть еще и над их помыслами. Гриффиндор мысленно перебрал заученные с детства цитаты из «Evangelium Vitae», забытой и преданной забвению книги, по легенде, принадлежавшей перу самого Христа. Она сохранилось только у магов, чьей святой книгой всегда была, и по традиции берегли ее не в печатном слове, а в памяти человеческой. Еще строки: «Не суди: ибо не ты мыслил, и не ты алкал и страдал в поисках ответа. И кто может сказать: вот, я сделал бы иначе, зная то, что знал он? Итак не осуждайте, не зная ближнего своего и дел его, ибо в конце времен каждый будет судим Судом Высшим по делам своим, а дотоле нет суда справедливого от сыновей человеческих».
Он потянулся, прежде чем садиться снова на Незанятый Трон. Гриффиндора давно мучил сильный артрит, и часто затекали конечности, особенно, когда эрл долго сидел. Этим летом ему исполнилось сто семнадцать лет… Уже патриарх, хотя семья его далеко не такая большая, как мечталось в юности. Его любимая – леди Кеплиан, из Дома Рэйвенкло, умерла, рожая на свет первенца Уильяма, а замены ей так и не нашлось – эрл был однолюбом, и даже смотреть не желал на других женщин после смерти жены. Вот и Уильям ушел дорогой, по которой больше не возвращаются, на этом род Гриффиндора навсегда оборвется. Есть, конечно, еще побочные линии. Дом Певереллов, Дом Уизли, ряд Малых Домов, но они давно уже не корнуэльцы. Чистая кровь Древнего Народа все еще текла в Доме Гриффиндор, но вот пришло время и ей уйти в прошлое, как некогда ушел и сам Древний Народ. Он проговорил одними губами древнее имя – Туатх-на-Логрис. Когда-то в этом огромном зале собирались главы всех Домов Логрии, за огромным круглым столом создавая мудрые и справедливые законы, и король, избираемый из наилучших сыновей Великих Домов, был лишь первым среди равных. А потом пришел Последний Король, Артур Пендрагон. При нем порождения тьмы и хаоса были окончательно загнаны обратно туда, откуда вышли, в глубины мертвящего Холода. И вознеслись ввысь стены новой столицы, Камелота, и туда перенесли Круглый Стол, а Трон в Каэр Гриффиндор навсегда опустел. Как и было предсказано – Дом Пендрагона привел к величию Туатх-на-Логрис, но также и к его падению. А теперь исполняется вторая часть предсказания великого Мерлина. Падет Каэр Гриффиндор, а вместе с ним канет в лету и Древний Народ, оставив о себе след только в генах людей.
Гриффиндор закрыл глаза, расслабился и вошел в измененное состояние, раскинув сети своего разума далеко за пределы Тронного Зала. Он ментировал, читая мысли, эмоции, желания, собирая из них мозаичную картину, более полную и подробную чем та, которую составляют из отраженного света обычные человеческие глаза. Он почувствовал яростные всплески ярости, словно угольно-черные кляксы, расползающиеся по прекрасной картине. Собирающая свой ужасный урожай смерть была похожа на косые удары шпателя по холсту, стирающие краску и превращая ее в аляповатое месиво. И в то же время она была словно яркое золотистое сияние, вбирающее в себя все, что делало при жизни человека – человеком. Гриффиндор словно воочию увидел это – где-то в невообразимой дали яркое Сияние, похожее на полуденное солнце в ясный майский день, к которому стекались тысячи и миллионы нитей – жизней, которые вливались в сияние, придавая ему радужную корону и окрашивая в дивные цвета, для которых нет названий в человеческих языках. Он почувствовал, что и сам страстно хочет вытянуться в тонкий лучик света, и на крыльях мощного потока лучистой энергии лететь к этому Сиянию…
Усилием воли он удержал себя на грани, обратив свой внутренний взгляд на время. Перед ним внезапно развернулись миллионы и миллиарды путей, тянущиеся из прошлого в будущее. Он рассмотрел сотни вариантов своей собственной жизни, словно повисшие в своей безжизненной потенциальности в иллюзорном не-времени. А вот рядом мерцающий, словно цепочка сияющих драгоценностей, путь его сына – он вытянут во времени монолитным канатом, свивающийся из бесчисленных выборов, сделанных им – и в том числе выбора идти путем Древних. Эрл увидел, что сын его преуспеет в своей отчаянной попытке найти способ спасти и защитить. Но в то же время он видел и другую нить, тянущуюся из будущего в прошлое, которая переплеталась с судьбой его сына странными узлами и петлями, и через набор замысловатых аттракторов устремляющуюся в туманное далекое будущее. Он обратил свой взор туда, и словно бушующий атомный огонь обжег сетчатку – он увидел полыхающий безумием страшный цветок хаоса.
- Тайфунная Битва! – выдохнул он. – Апокалипсис.
Перед его глазами с бешеной скоростью пролетали кадры далекого будущего, в котором он ничего не понимал, и только с ужасом взирал на происходящее, понимая, что видит сейчас то, что до него видел Мерлин. А до него Иоанн Богослов. А до него бесчисленное количество пророков, которые говорили об этом. Апокалипсис. Крализек. Тайфунная Битва. А после нее только два варианта – в одном человечество выживает, в другом – погибает в неравной схватке с силами хаоса. «И кто не был записан в книге жизни, тот был брошен в озеро огненное» - вспомнился прочитанный когда-то катехизис. В Тайфунной Битве написана будет эта книга. Или не будет – и тогда человечество умрет. А все начинается здесь, с того, что он, Аластор Гриффиндор, должен сделать то, что должен…
- Старик, ты мертв? – услышал он откуда-то издали чей-то насмешливый низкий голос.
Нужно открыть глаза… Но эрл предпочел смотреть внутренним взором. Перед ним стояло семь мужчин, высоких, мускулистых, со скалисто-голубоватой кожей, усыпанной мелкими блестками-льдинками, ртутными глазами без зрачков и мертвенно-синими губами. Все семеро были одинаковы, словно братья-близнецы.
- Нет, я не мертв, сын Балора… Пока еще нет.
- Ах да… Ваш род наделен способностью видеть скрытое. – ответствовал все тот же голос, хотя шевелились губы уже другого человека. – Но это знание тебе не поможет. Ты ведь знаешь, что не в ваших силах меня остановить. Фоморы бессмертны.
- Один разум на всех. – проговорил Гриффиндор. - Сколько бы вас не было, все равно это одно существо…
- Не так. – уточнил голос. – Для меня эти тела – это как для вас волосы или ногти. Сколько не отстригай, вырастут снова. Убей – и на их место станут семь таких же. А настоящего тела, как ты понимаешь, у меня нет. Оно не может жить в вашем чересчур жарком мире. Может быть, попозже, когда он станет немного более похож на нормальный…
- Ты снова хочешь покрыть мир льдом! – прохрипел Аластор.
- Почему бы и нет. В конце-концов ваш народ тоже себя неплохо чувствовал. Ему так мало было нужно для того, чтобы быть счастливым. Добыть огонь, и загнать в ловушку мамонта. Я хочу вернуть человечеству времена его счастья. Присоединяйся, и ты будешь править в том мире.
Перед Гриффиндором начала разворачиваться картина варианта истории, в котором он подает руку существам со скалисто-серой кожей, и становится во главе гигантского войска людей и магов. Его магическая мощь возрастает в десятки раз, ледяной ветер струится за его плечами пепельным плащом, а с рук его срываются мертвенные лучи, замораживающие врагов…
- И времена рабства! – гневно отмел поток образов Гриффиндор.
- Проклятые сидхи слишком много дали вам! – с какой-то особой ненавистью прошипел голос, словно ошпарившись кипятком. – Только не забывай, что они подохли! И даже любимый вами Мананнан валяется на дне океана с нашим ледяным мечом в сердце. Почувствуй же мое прикоснование, старый упрямец.
Гриффиндор ничего не ответил. Он почувствовал холодное прикосновение холода, словно в лицо бьет клубящийся снег большими хлопьями, ослепляя и замораживая, и в поисках тепла начал опускаться в глубины своего сознания. Используя технику ментирования, он сначала отрезал себя от внешнего мира, чтобы слышать только биение сердца и движения крови по жилам. Он ощутил каждую мышцу своего тела, тщательно представляя себе их устройство, напряжение и направление усилия. А потом он отыскал где-то глубоко внутри себя место, где рождается человеческое тепло, источник жизни. Когда-то далекие предки человечества, чтобы спастись от холода, развили в себе способность создавать тепло из ментальной концентрации, сверхнасыщенной кислородом крови и могучего напряжения всех резервов организма. Открытие огня сделало эту способность ненужной, но именно она нужна была эрлу для создания самого мощного из всех известных ему боевых заклинаний Дома Гриффиндор. Он глубоко вдохнул быстро холодеющий воздух, вбирая в себя кислород, растворяя его в крови, и ускоряя ее поток, омывая живительным и всесжигающими ионами каждый сосуд в своем теле. А потом бережно начал раздувать искорку, тлеющую в глубине его тела, пока она не достигла кровеносных сосудов и не поплыла вместе с бурлящим потоком артериальной плазмы, превращая ее в жидкий огонь и стремясь к центру всего организма, сердцу. Губы Гриффиндора зашевелились, произнося слова древнего гимна огню, который был старше человечества и звучал на языке, в котором, казалось, были одни распевные слоги, которые сами собой складывались в песню.
- Ты… Ты не можешь этого знать! – панически возопил голос. – Откуда ты знаешь эту проклятую песнь?! Замолчи!
Семь ледяных лезвий со страшной скоростью метнулись к Гриффиндору, целя в сердце, чтобы уничтожить, пожрать, заморозить этот живой огонь… И лезвия, внезапно наткнувшись на какую-то непреодолимую преграду, замерли. А потом начали даже не таять, а испаряться. Гриффиндор отверз глаза – словно открылись тяжелые створки – без зрачков, пылающие расплавленным золотом и излучающие нестерпимо горячие багровые лучи, наполнившие зал торжественно-пурпурным сиянием. Фоморы в панике отступили назад, даже сквозь глухие черные доспехи их жег свет, льющийся из глаз эрла, который сейчас больше походил на древнего языческого бога огня – окутанный языками пламени и с ярким раскаленно-белым нимбом вокруг головы.
- Ego sum ignis aeternum! – произнес он с торжествующей улыбкой, и в этот момент превратился в вулканический поток огня, который яростной волной хлынул по Тронному Залу, катясь вслед за спасающимися фоморами, настигая их, накрывая и давя своей невесомой и в то же время многотонной массой, и дальше растекаясь по древнему замку, расплавляя и превращая в лаву все на своем пути.

А где-то вдали от замка, на пути к Поворотному Замку, Уильям Гриффиндор увидел взлетевший к самому небу столб бушующего пламени на месте, где стоял Каэр Гриффиндор. Он упал на колени, и вцепился в твердую землю, в отчаянии все глубже запуская ставшие железными и нечувствительными к боли пальцы. Он несколько раз с силой ударил кулаками по земле, выбивая глубокие лунки. Его переполняли боль и ненависть, а по глазам текли непрошенные слезы. Именно в этот момент он дал себе обет пройти до конца тем путем, на который вступил… Пройти его не только в пространстве и времени, но и в себе… И на нить, протянутую из прошлого в будущее, невидимая рука нанизала первый драгоценный камень – мутный дымчатый гидрофан.

2

Гермиона Грейнджер отложила в сторону учебник по ксенопсихологии, и встала с кровати, чтобы размяться. Толстый коричневый том с тисненым золотом изображением огненной ящерицы на обложке внес диссонанс в цветовую гамму покрывала, украшенного замысловатым узором. Его соткала сама Молли Уизли на архаичном ткацком станке, который случайно обнаружился в кладовке, когда туда переносили старые вещи. Гермиона хорошо помнила тот день – всего через неделю после Битвы при Хогвартсе. Она вместе с Роном приехала в Нору рано утром, и застали Молли в комнате, раньше принадлежавшей Фреду. Она сидела посреди комнаты, вокруг нее были свалены в беспорядочную кучу все вещи. Она брала каждую, подолгу держала в руке, а потом вслух вспоминала, что было с ней связано.
- Вот эту шляпу, - говорила она. – Я подарила Фреду на его выпуск из Хогвартса. Он был таким взрослым в ней, так был похож на отца. А вот в этой коробке он хранил свою коллекцию вкладышей из Всевкусных сладостей. Он постоянно ее прятал, чтобы не нашел Рон.
По щекам Молли струились слезы, а сама она как-то ссутулилась, посерела. Все выглядело так, будто кто-то подменил веселую моложавую хозяйку Норы Уизли, заменив ее грустной, осунувшейся старой женщиной. И уж тем более она не была похожа на ту яростную тигрицу, которая раздавила, будто назойливую муху, Беллатриксу Лестрандж. Рон робко подошел к ней, присел на корточки и заглянул ей в лицо:
- Мама?
- Рон… - безучастно перевела на него пустой взгляд Молли. А потом она вдруг порывисто обняла его и еще сильнее заплакала, буквально навзрыд, давая волю эмоциям, которые долго держала в себе. Гермиона сочла за лучшее вообще не подходить, просто стоя в дверях. У нее у самой в уголках глаз выступили непрошенные тяжелые соленые слезы.
А потом они все вместе разбирали вещи Фреда, то раскладывая их по полу, то собирая в большие картонные коробки. Пришел Джордж, больше похожий на полупрозрачного призрака, похудевший от нервного истощения, и только что не напоминал скелет. Не говоря ни слова, он подхватил самую большую коробку, и понес вниз по лестнице, прямо в подвал. Вслед за ним отнесли вниз и все остальное. Пробираясь сквозь завалы старинных вещей, принадлежавших семье Уизли, Молли вдруг наткнулась на что-то большое, аккуратно обмотанное брезентом. Под ним оказался настоящий ткацкий станок конца XIX в. Дерево, пропитанное каким-то особым составом, за годы хранения стало прочным и мореным, и когда Молли прикоснулась к раме станка, они показались идеально гладкими и наполненными внутренним теплом. Лицо ее просветлело.
- Вот, – вдруг произнесла она. – Я хочу соткать покрывало.
Рон и Джордж только пожали плечами, и вытащили станок по частям из кладовки, а потом собрали в комнате у матери. И на протяжении нескольких бессонных ночей она ткала покрывало, в которое вплетала свою грусть и свою материнскую любовь к погибшему сыну. А потом она объявила, что Гермиона будет жить в комнате Фреда, и подарила покрывало ей. В тот момент девушке впервые показалось, будто Молли воспринимает ее как свою дочь, которую ей судьба подарила взамен Фреда. Впрочем, так или иначе, рассудила Гермиона, а со временем, когда она и Рон поженятся, она действительно станет одной из членов Дома Уизли.
Гермиона подошла к зеркалу, которое украшало одну из стен комнаты – большому, украшенному золотыми металлическими вставками, овалу. К нему были прикреплены фотографии. На одной из них были изображены вполне обычная семья – отец, сухощавый человек с продолговатым лицом и серо-зелеными глазами, на лице которого играла чисто английская улыбка – одними кончиками губ, и круглолицая мама с яркой улыбкой и смеющимися огромными карими глазами. А между ними стояла маленькая девочка с длинными растрепанными волосами в мантии, в шарфе и шапочке цветов факультета Гриффиндор. Гермиона отклеила ее от стекла, и опустилась на стул, стоявший перед зеркалом.
Она так давно их не видела… Наверное, даже лучше, что для них Гермиона погибла в автомобильной катастрофе, но это опустошающее ощущение разлуки – когда и хочешь повидать родных, и в то же время не можешь – было невыносимым. Тогда все было просто: речь шла не о увлекательных приключениях, а о самой настоящей войне, на которой можно было погибнуть. В тот злосчастный день она, с красными от недосыпания глазами, спустилась к завтраку и честно рассказала родителям о том, что происходит на самом деле в колдовском мире, и почему она в последнее время стала такой замкнутой и скрытной. Она помнила, как увидела на лице матери священный ужас, а отец вдруг посерьезнел и стал похож на погибшего на полях Второй Мировой дедушку.
- Гермиона, - сказал он. – Если это правда, то мы никак не можем отпустить тебя туда. Пойми… Это же опасно, ты можешь погибнуть.
- Папа, но там мои друзья…
- Все так… Но жизнь важнее. Сегодня я закажу билеты в Австралию, и мы уедем отсюда. Мы скроемся и переждем войну, начнем новую жизнь с нуля. Так будет лучше, поверь, доченька.
Гермиона и сама знала, что отец был отчасти прав. Грейнджеры слишком часто оказывались на линии огня, и слишком часто война отнимала у них самое дорогое. А ее отец, Фрэнсис, слишком хорошо знал, что это такое – быть там, где брат идет на брата, и люди смотрят на мир только через прорезь прицела винтовки или автоматического оружия. Военный корреспондент часто бывает там, где из гражданских никто не выживает. Создавая свои пронзительные, исполненные боли и грусти репортажи, Фрэнсис Грейнджер проникал в схроны ИРА, боснийских и хорватских инсургентов, был в Косово и в безымянных африканских республиках. Он видел все это, и мысль о том, что в таких условиях окажется его дочка, в которой он души не чаял, всегда была для него страшнее мысли о собственной смерти. Поэтому, когда для Гермионы пришло письмо из Хогвартса, он этому обрадовался, наверное, больше, чем его жена Иванна. Они так радовались тому, что их дочь будет волшебницей, и никогда не столкнется с ужасами того мира, который принадлежал магглам. Теперь их ожидало потрясение и осознание того, что колдовской мир ничуть не лучше, а может быть, и хуже обыденно-реального.
Гермиона в этот момент молчала. Она применила простой трюк, которому ее научил Гарри, и незаметно подглядывала за мыслями своих родителей, считывая образы, возникавшие в их мозгу. Нахлынувшие на отца образы разоренных городов, сквозь развалины которых он пробирался, запыленные, брошенные хозяевами квартиры, где ночевал. И запахи: терпкий запах разлитой крови, раскаленный запах железа, остающийся после артиллерийского огня и проходящих сквозь заграждения, как нож сквозь масло, бронированных монстрообразных танков. А у мамы в голове вертелась назойливый образ – Гермиона, лежащая на постели, бледная, с огромной раной на груди, а рядом с ней она плачет навзрыд. Это был образ, всплывший из глубинных воспоминаний, загнанных далеко на задворки памяти. Иванна Блашкович так плакала у смертного одра своей сестры Марии, это было там, в далекой Боснии. Она думала, что если уедет в далекую Англию со своим возлюбленным Фрэнсисом, то никто больше никогда не умрет…
В уголках глаз Гермионы выступили слезы, и тяжелые, соленые капли потекли по ее щекам, когда она достала палочку, и сказала с надрывом:
- Простите меня, мама и папа. Простите. Но я так не хочу, чтобы вам было больно… Obliviato!
Она потратила целый час, казавшийся столетием, чтобы с помощью легилиментарных приемов очистить память ее родителей от событий последних двух лет, и наложить новую память. Она рассудила, что именно такой период ложной памяти будет наилучшим. Пусть они думают, что это произошло достаточно давно. Да, лучше так – автомобильная катастрофа. Похороны. И небольшой веночек на могилку, в которой лежит в закрытом гробу тело дочери. Гермиона испугалась конструировать в памяти образ себя – мертвой, чтобы не будить воспоминаний боснийского прошлого матери. Кенотаф она потом сделает на кладбище Литтл-Уингинг, там старый смотритель, память которого тоже можно будет легко подправить. А потом она оглушила своих родителей и быстро вышла из дому.
Через окно она видела, как они очнулись от того полугипнотического состояния, в которое их погрузило заклинание. Отец словно в одночасье постарел лет на десять, а на красивое лицо матери легли глубокие морщины. Он достал из бара бутылку дорогого вина, и поставил на стол.
- Ты помнишь, - спросил он у жены. – Сегодня годовщина…
- Да. Помянем нашу бедную доченьку…
Вот и все. Теперь они не помнили ее живой, и она – мертва. Этого Гермиона уже не могла вынести. Слезы застлали ей глаза, и она пошла переулками, куда глаза глядят, натыкаясь на людей и закрывая лицом ставшие пунцовыми щеки. В таком состоянии ее и нашел тогда Рон, который зашел к ее родителям утром, как всегда.
- Гермиона! Гермиона! – кричал он, наплевав на все возможные и невозможные законы физики и элементарного приличия, проносясь улицей с чудовищной скоростью и не касаясь земли подошвами. – Гермиона!
Он догнал ее, схватил за плечи, и силком потащил в ближайшее кафе. Там он заказал VIP-комнату (бармен сделал огромные глаза, когда Рон высыпал на стол золотые галлеоны и дал понять, что все это достанется ему), затолкнул туда Гермиону и усадил ее на диван.
- Послушай, Гермиона! Это что-то совсем уже запредельное! Я захожу к твоим родителям, а они смотрят на меня, как на полного идиота, плачут и говорят, что ты два года назад погибла. Что произошло?
Она не отвечала, только содрогалась в рыданиях. Рон смягчился, и подсел к ней. Он ласково обнял ее за плечи, и нежно погладил ее по спине. Гермиона рефлекторно прижалась к нему, и уткнулась в плечо…
- Я только что стерла память своим родителям… - всхлипывая, проговорила она. – Я теперь для них меееееоортвая… - и снова разрыдалась.
- Ну успокойся, милая… - заговорил тихим голосом Рон, поглаживая девушку по спине. – Успокойся… Так, значит, должно было случиться. Тихо, тихо… спокойно. – он достал из внутреннего кармана палочку и коснулся ею встрепанной головы Гермионы – Temperantia!
Девушка расслабилась и прильнула к нему. Простенькое заклинание из справочника, конечно, только на время успокоило ее, как понимал Рон. Он начал было напевать более сильное заклинание из Gesta Merlinus – латинское стихотворение-руну, которое убирало тревогу и депрессию, и настраивало человека на умиротворенный лад, но Гермиона положила ладошку ему на губы:
- Ты все равно не сможешь правильно его спеть, - с грустной улыбкой сказала она. – Лучше давай просто посидим. Мне так хорошо.
Они сидели так, наверное, около получаса, даже ничего не говоря друг другу. Потом Гермиона вытерла слезы, и отстранилась от Рона. Потерла раскрасневшийся левый глаз, и, шмыгнув носом, сказала:
- Ну что, пойдем… Даже не знаю, правда, куда. Дома у меня уже нет.
- Не говори глупостей. У тебя всегда есть дом. – ответил Рон, делая ударение на слово «всегда». – Вот что, мы сейчас аппарируем в Нору. Там тебе сразу станет легче.
Так Гермиона впервые попала в Нору в качестве не просто гостьи, а «девушки Рона». Странно, до этого момента она не делала особой разницы между Гарри и Роном. Нет, конечно, Гарри был для нее всем… или почти всем. По-настоящему родным человеком она считала только его, и все, что происходило с ним, обязательно находило свой отклик в ее сердце. Именно для Гарри ей хотелось быть добрым и прекрасным ангелом, который всегда окажется рядом, поймет и утешит. А Гарри, в свою очередь, явно хотел для нее того же. А вот Рон… он был таким неуклюжим и милым, как щенок, которого принесли в дом, и он, путаясь в своих лапах, делает первые шажки. Гермиона сама толком не понимала, почему решила, что любит Рона. Наверное, это решение родилось из сплава благодарности, искренних дружеских чувств и желания побыть просто обычной девушкой.
Она посмотрела на себя в зеркало, и откинула назад длинные шелковистые волосы. Уже взрослая девушка, которой положено думать о работе в будни, о походах по магазинам по выходным, а вечером – о вечеринках, ресторанах и театрах. А она сидит вечером, глотает учебники и изредка думает о судьбах мира, словно время остановилось, и она все еще студентка Хогвартса. И забывается только тогда, когда приходит шумный, наполненный шутками и хорошим настроением, Рон. Наверное, она выбрала его еще и поэтому: там, где Рон, нет места грусти… Хотя порой так хочется, чтобы за чайным столиком напротив нее сидел Гарри. Еще лучше – если бы это было старое «The New Orleans Caffe», на Диагон-аллее. И чтобы играл джаз-бэнд, сизый магниевый дым клубился над сценой, и вечер тогда будет бесконечным и счастливым…
За дверью послышалась какая-то возня, крики и пронзительный голос домового эльфа: «А мне наплевать, что туда нельзя! Мне нужна госпожа Гермиона!». Девушка вскочила со стула и бросилась к двери – она узнала фальцет Кричера. Насколько она знала его, он никогда бы не появился в Норе «этих нерях Уизли», если бы не случилось чего-то особенного. Что-то внутри ее мгновенно подсказало: это «особенное», а может быть, и «страшное», случилось с Гарри. Она распахнула двери, и тут же в ее ноги ткнулся лбом старый эльф, беспорядочно бормоча:
- Молодая госпожа, с хозяином беда… большая беда… вы нужны ему.
В коридоре стояли с совершенно обалдевшими лицами Джордж и Рон, которые, видимо, пытались удержать Кричера. Гермиона присела на корточки, и взяла в ладонь тонкие ручки эльфа, и заглянула в его глаза.
- Кричер, что случилось с Гарри?
- Тень… тень, молодая госпожа… Она была там… Гарри умирает… - беспорядочно заговорил тот, глотая слова и перескакивая с одного на другое. Потом он поднял свои глаза на девушку, и умоляюще сказал: - Он умирает. А я не знаю, что делать.
Гермиона в этот момент ощутила себя так, будто ей нанесли страшный удар под дых. Она подавила желание вскрикнуть, а только набрала воздух в легкие и глубоко вздохнула, собираясь с силами. Ей захотелось прямо сейчас, в домашнем затасканном платье, аппарировать туда, в Гриммаулд Плейс. Она остро почувствовала, что нужна Гарри прямо в этот миг. Вместо этого она властно сказала:
- Рон, аппарируй на Гриммаулд Плейс. Прямо сейчас. Я сейчас приведу себя в порядок, и тоже буду там. Джордж – дуй в больницу Святого Мунго. Соври там что хочешь, но приволоки с собой маголекаря, который разбирается в проклятиях.
- Ты думаешь, проклятие… - с сомнением сказал Рон. – Этот эльф такого тут наплел… Я уж было думал, что он сбрендил.
- Это потому, что, как все Уизли, ты слушал не тем местом. – исподлобья посмотрел на него Кричер.
- Так, прекратите препираться. С Гарри беда, и мы нужны ему. – объявила Гермиона. Рон послал ей скептический взгляд, и она добавила: - Я чувствую.
Рон ощутил короткий порыв холодного ветра: Джордж аппарировал. Гермиона приподняла идеально прямую бровь. Кричер украдкой ухмыльнулся, ему понравилось, как девушка поставила на место братьев Уизли. Рон пожал плечами, и тоже исчез. Вслед за ним яркой золотистой вспышкой аппарировал эльф. Гермиона глубоко вздохнула, украдкой шмыгнула носом – и на этом ограничила свое беспокойство. У нее были считанные минуты на сборы.