К. Еськов
"Слово о полку Игореве": сеанс черной магии с полным ее разоблачением.
Зализняк А.А. ““Слово о полку Игореве”: взгляд лингвиста”. М.: Рукописные памятники Древней Руси., 2007: 416 с.

Люблю я, ребята, научные детективы... То есть не только научные, а всякие — но только лучше чтоб классические, “английские”: ограниченный круг подозреваемых, у всех мотив, у всех возможность, у всех алиби (и у всех с дырой); и чтоб непременно с нормальным, классическим же, финалом — когда Ниро Вульф четко и внятно тыкает пальцем в одного из собравшихся в его гостиной: “Так вы, батенька, и убили-с!..” Вот Андрей Анатольевич Зализняк как раз такой детектив и написал — доставивши мне лично несказанное удовольствие. И Солженицыну, давшему ему за ту книжку премию имени себя — тоже; в кои-то веки совпал я во мнениях с Сим Симычем...
Для тех, кто совсем не в теме. Споры о том, что из себя представляет памятное всем нам по школьной программе “Слово о полку Игореве” — подлинный литературный памятник домонгольской эпохи или искусную подделку, созданную в конце 18-го века, не утихают вот уже двести лет. Действительно, обстоятельства находки рукописи СПИ темны и загадочны, а последующее исчезновение ее оригинала (погибшего во время Московского пожара) делает всю эту историю вдвойне подозрительной; ну, а поскольку 18-ое столетие вообще было богато на имитации древних памятников (Макферсоновы "Песни Осиана", Краледворская и Зеленогорская рукописи, сфабрикованные видным деятелем чешского национального возрождения Вацлавом Ганкой), исследователей с самого начала “терзали смутные сомнения”. В претендентах на роль настоящего автора СПИ кто только не побывал — от Карамзина до выдающегося чешского лингвиста, одного из основоположников славистики Йосефа Добровского (ситуация, подозрительно напоминающая дискуссию об авторстве пьес Шекспира). Что ж до первоисточника этой имитации, то тут, напротив, все казалось вполне однозначным: написанная в 15-ом веке “Задонщина” (с которой у СПИ имеется множество текстуальных совпадений), плюс Ипатьевская летопись.
Тут есть еще одно привходящее обстоятельство, на котором Зализняк останавливается особо: “Поскольку в советскую эпоху версия подлинности СПИ была превращена в идеологическую догму, концепция А.А.Зимина (одного из ведущих “скептиков” — КЕ) по приказу сверху замалчивалась: его книгу 1963 года напечатали ротапринтом в 100 экземплярах для временной выдачи участникам разгромного обсуждения с обязанностью сдать все экземпляры после обсуждения обратно в спецхран”. Ситуация при этом складывалась своеобычно сюрреалистическая: затыкая рот тем исследователям, что оспаривали аутентичную древность СПИ, и лишь упоминая скороговоркой неназываемых “отдельных скептиков” (знать о взглядах которых советскому человеку было не положено), цензура вынуждена была изъять из обращения и фундаментальные труды их главного оппонента, лингвиста Якобсона, предметно полемизировавшего с теми “скептиками” и обосновывавшего (с вполне академических, идеологически нейтральных, позиций) древность текста “Слова”! “Сама тональность большинства работ по СПИ советского периода такова, что читателю (и тогдашнему, и нынешнему) трудно воспринять их иначе, чем пропагандистские сочинения, созданные для внушения заранее заданной идеи. Естественной реакцией на всё, что преподносится в такой тональности, является психологическое сопротивление” (конец цитаты).
Именно поэтому Зализняк определяет свою задачу примерно так: ребята, давайте отодвинем как пустой стакан все эти заклинания на тему “патриотично-непатриотично”, и будем бесстрастно решать чисто научную задачу — когда написан данный текст? грубо говоря, что с чего списано: СПИ с “Задонщины” или наоборот? в конце концов, лингвистика наша — это вообще наука, или где?.. При этом давайте сразу разведем РУКОПИСЬ (история которой, как уже сказано, мутна и подозрительна) и САМ ТЕКСТ, который — откуда бы он ни взялся — доступен для лингвистического анализа. И обратим, кстати, внимание на то, что среди сторонников версии о поддельности СПИ преобладают историки и литературоведы, тогда как лингвисты отчего-то практически отсутствуют...
Так вот, общий вывод Зализняка таков: исходный текст СПИ — таки да! — действительно написан в домонгольский период (видимо, 12-й век), но содержит при этом целый ряд вторичных искажений, связанных с переписыванием рукописи в те времена, когда грамматика русского языка уже сильно поменялась (видимо, в 16-ом веке). Если же приписывать данный текст анонимному стилизатору/мистификатору/фальсификатору Екатерининской эпохи, то означенного Анонима придется наделить поистине сверхъестественными способностями — ибо тот умудрился НИ РАЗУ не проколоться на сколь угодно тонких и неочевидных нюансах древнерусской грамматики (употребление двойственного числа, энклитик и т.п.), в том числе и в таких, которые в 18-ом веке ЗАВЕДОМО НЕ БЫЛИ ИЗВЕСТНЫ, и при этом никак не могут быть выведены из церковнославянской грамматики. Замечательно, что целый ряд грамматических конструкций (относящихся к разговорной речи) и множество слов из текста СПИ числили за “ошибки переписчика”, а в том, что правым-то оказался как раз автор “Слова” (вроде как с пресловутым “шизым орлом”) убедились лишь недавно, из изучения Новгородских берестяных грамот соответствующего периода; каковых берест гипотетический Аноним 18-го века иметь в распоряжении, естественно, никак не мог.
Очень информативны оказались ошибки переписчика. Во-первых, они позволяют четко оконтурить место и время создания последнего варианта рукописи: 16-й век, Северо-Запад (притом, что исходный текст был создан на Юге). Во-вторых, число ошибок закономерно возрастает от начала к концу глав, и от начала к концу текста в целом — в точности так, как бывают распределены огрехи в древних рукописях, аутентичность которых несомнна. Эрго — перед нами либо подлинник, либо результат тщательно продуманной работы фальсификатора, цель которой — ввести в заблуждение не читающую публику (которой такого рода нюансы глубоко фиолетовы), а именно будущих экспертов. Подчеркнем тут жирной чертой слово “фальсификатор” — ибо на версиях стилизации или мистификации (литературной игры) можно с этого момента смело поставить крест; а это обстоятельство само по себе позволяет довольно уверенно отклонить ряд претендентов на роль автора СПИ, таких, как Карамзин или архимандрит Спасо-Ярославского монастыря Иоиль Быковский (кандидатура от упомянутого выше Зимина).
Главный же тезис, отстаиваемый Зализняком, состоит в том, что предполагаемый “скептиками” Аноним-фальсификатор Екатерининской эпохи был поистине “гением всех времен и народов” (и именно по части языкознания...), опередив то современное ему языкознание лет эдак на 150 (в распределении по тексту энклитик он безошибочно следовал неоткрытому еще “Закону Вакернагеля”, использовал сложный орфографический комплекс, именуемый “вторым южнославянским влиянием”, который был открыт лишь в 1894 году, и т.п.) — и умудрившись не оставить при этом никаких иных иных письменных следов своего существования! Версия же о “гениальном интуитивном имитаторе”, который просто читал древние рукописи и механически копировал оттуда соответствующие слова и грамматические конструкции, “воды не держит” минимум по двум причинам: ряд текстов, которые он непременно должен был использовать как образец, были еще не открыты, а во множестве случаев (Зализняк подробно их разбирает) имитатор всё равно стоял перед выбором одного из нескольких возможных грамматических вариантов — и умудрялся всегда безошибочно выбирать верный; ясно, что таких “совпадений” просто не бывает.
Тогда из всех “претендентов на престол” остается (с большими-пребольшими оговорками) лишь один — Йосеф Добровский: действительно, гениальный лингвист (труды которого по сию пору остаются в арсенале славистики), величайший знаток древних рукописей, некоторое время работал в России; сугубо теоретически — да, допустимо. Именно поэтому монографию Эдварда Кинана (2003), обосновывающую авторство Добровского, Зализняк разбирает особо детально. Главный аргумент Кинана — множество “богемизмов”, содержащихся тексте СПИ, трактуемых исследователем как “небрежности” имитатора (собственно, он интерпретирут как “богемизмы” вообще почти все “темные места” текста, не имеющие однозначного толкования); забавно, что “скептики”-предшественники находили в тексте — тех же местах и в аналогичных количествах— германизмы (Трост), полонизмы (Айтцетмюллер) и т.п: каждый — своё. Однако в любом случае совершенно необъяснимо, как мог фальсификатор, затратив уйму труда и фантазии на создание “двуслойного” (по времени) текста с идеальным воспроизведением ошибок переписчика, оставить на самом виду все эти многочисленные -измы, выдающие его с головой. Кинан на этом месте лишь разводит руками и намекает на то, что у гениального лингвиста к концу жизни стало не всё в порядке с головой. Это, конечно, исчерпывающее объяснение, на котором “разбор полетов” можно бы и закончить вовсе; Зализняк, однако, “забивает по шляпку”.
Дело в том, что Добровский был именно (и прежде всего) ученым, и главное его сочинение — “Institutiones” — более века оставалось настольной книгой любого лингвиста. Так вот, Institutiones содержит некоторое количество прямых ошибок (более чем извинительных для уровня знаний того времени, когда они были написаны); однако вся фишка в том, что в тексте СПИ-то на этих самых местах ВСЁ НАПИСАНО ПРАВИЛЬНО! “Из этих фактов ясно: если СПИ — сочинение Добровского, то то это значит, что он включил в свой главный труд Institutiones ряд заведомо ошибочных грамматических правил, зная, каковы истинные правила, а еще про несколько важнейших своих лингвистических открытий вообще умолчал. ... Как ученый, он, конечно, понимал, что со временем другие лингвисты тоже откроют истинные правила и увидят его ошибки. Но выходит, что стремление зачем-то обмануть было сильнее заботы о качестве своего научного труда и о своей научной репутации”. И невозможно не согласиться с Зализняком, отрубающим на этом месте: “Не верю!”
И еще один, чисто психологический, момент. Именно Добровский приложил руку к развенчанию Краледворской рукописи, сфабрикованной его собственным учеником Ганкой — причем не просто разоблачил фальшивку, а придал дело широкой огласке, наплевав при этом на весьма серьезные наезды “патриотической общественности” (полагавшей, как водится, что для святого дела национального возрождения все средства хороши). И чтоб такой человек немного погодя сам занялся вдруг изготовлением аналогичного по назначению “патриотического фальсификата” для нужд другого славянского государства? — опять “Не верю!”
Из множества лингвистических доводов, приводимых Зализняком относительно первичности СПИ (относительно “Задонщины”), на меня отчего-то произвел наибольшее впечатление такой. Вот одна из множества “параллельных пар”: “_Доне,_ Доне,_ быстрая река! Прорыла еси ты каменные горы и течеши в землю Половецкую” (Задонщина) и “О _Днепре_ Словутицю! Ты пробил еси каменныя горы сквозь землю Половецкую” (СПИ). Для тех, кто совсем слаб в географии: “Тихий Дон” на всем своем протяжении плавно течет по равнине и никаких гор нигде, естественно, не роет — в отличие от Днепра, с его порогами. Кому как, а мне на этом месте становится вполне очевидно — кто у кого передирал...
Резюме: “Всё это не значит, что в СПИ нет больше ничего странного, что всё загадочное объяснилось. Темная история находки памятника остается. Темные места в тексте остаются. Слова спорного происхождения остаются. Озадачивающие литературоведов литературные особенности остаются. Наша книга не решает всех этих непростых задач — она на это и не претендовала. Просто мы увидели, как мало шансов, несмотря на все эти подозрительные обстоятельства, оказалось у той прямолинейной, родившейся из надежды развязать все узлы одним ударом, гипотезы, что перед нами продукт изобретательности человека 18-го века”.
Всячески рекомендую!